Когда Какаши вступил на пост Хокаге, он и представить не мог, какие за собой обязанности несёт занимаемая должность. Изо дня в день он, как белка, вертелся и бежал вперёд, крутя злосчастное колесо, казалось, нескончаемых дел, совершенно не в состоянии выбраться из него; постоянно подписывал бумаги, рапорта, отчёты, но дела всё не убавлялись. И стоило только, не остановить колесо, обмотав тысячу кругов, а именно решиться выпрыгнуть из него и наконец остановиться, то Шизуне тут же подбегала и вручала ещё одну стопку отчётов, заставив шестого залезть обратно и вновь бежать на бешеной скорости, буксируя за собой бесконечную волокиту работы. К этому невозможно привыкнуть. Не ему. Не тому, кто отправлялся на самые опасные и рискованные миссии, подразумевая под собой высокий уровень ранга; не тому, кто скрывался, сидя в засаде на дереве и выжидал подходящего момента, чтобы напасть; наконец не тому, кто с трудом воспитал свою команду под номером семь, борясь с желанием, дабы не натравить и не спустить на них псов.

И это его мучило. Сколько бы он не просидел на одном месте, протирая своё кресло, он так и не нашёл удобного для себя положения. Не нравилось ему сидеть на одном месте, слушать голос Шизуне, абсолютно не вслушиваясь, что она говорит, как не нравилось проводить приёмы и встречать правителей других стран. Будучи тем человеком, который, сколько себя знает, избегал любого рода обязанностей и ответственности, ему пришлось только смириться. И если бы ему поручили пост Хокаге, когда был совсем юный и служил в АНБУ, то тогда бы он даже не возмущался в своих думах, а исполнял всё, что только потребуется в силу своих возможностей, а то и больше. Но сейчас он тот, кто есть, кем стал после пережитой войны, а потом и ещё одной. И не позволит никому себя менять. Нет, он будет делать, потому что в нём прижжено слово надо, а что шестой далёк от экстаза и удовлетворения работой — это уже дело второе, которое никого не должно волновать, а уж тем более беспокоить. Какаши просто не привык, да и не умеет ныть открыто, всем своим видом демонстрируя, что ему это не нравится. Хотя, возможно, его ассистентка давно уже сама поняла по уставшим глазам, что он, устало облокотившись на раскрытую ладонь, подперев локтем стол, совершенно не слушает и не воспринимает её. Но с другой стороны он по-прежнему кажется тремя "не": невозможным, невозмутимым и непробиваемым, от слова совсем.

Из-за собственного ощущения, что попал в день сурка, когда день, сменяясь на последующий, был идентичен другому — ему хотелось залезть в петлю. Но как только это искреннее желание маячило в мыслях, ему удавалось прервать круг рутины и обязательств, наконец вырываясь на свободу. И зачастую, просто падая бесчувственно на свою кровать, тут же засыпал, редко когда снимая с себя одежду и расстилая кровать. Также являлось редкостью, если перед сном удавалось ещё что-нибудь поделать. Для себя. Не для Конохи и её блага и процветания. Однако, сколько ему уже не удавалось посещать могилу Рин? И шестой волей стечением случайных обстоятельств, когда удалось освободиться раньше, чем за полночь, покупает цветы и идёт на кладбище. Наконец он один, а окружающие вокруг люди нисколько не смущают своим присутствием лишь потому, что не дёргают время от времени и не вручают кипу различных бумаг. Он идёт смиренно, довольствуясь тем, что наконец может отдохнуть, твёрдой хваткой заключив в руке букет, намереваясь потеряться и забыться для всех на жизненном пути.

— Я поклялся, что защищу тебя, но я не смог этого сделать, — Какаши опускается на одно колено перед могилой, чтобы положить цветы и застывает на месте, всматриваясь в букет. Он должен был вручать его при каждой её, пусть маленькой, но победе: после удачной миссии, в повышение должности; но никак не у могилы. И если с должностью Хокаге он смирился, что его команда выросла и стали взрослыми, как и со множеством другим, но только с этим он примириться так и не смог, не простив самого себя, даже когда прошёл десяток лет.

Шестой только сейчас выходит из вербовки работы и замечает, что не один, развернув к шиноби голову. По всей видимости, на этом его сумеречное одиночество окончено, и напоследок взглянув на могилу, поднимается и встаёт на ноги, небрежно пряча руки в карман. Наверное, больше всего он не переносил, когда его отвлекают от уединения. Но в данном случае Какаши не знал, кто чью зону комфорта нарушил, ведь не замечая на своём пути никого, мог вполне не заметить и его.

— Это ты подал рапорт об отставке? — задаёт вопрос, терзавший его весь путь до этого шиноби. Он никак не мог вспомнить наверняка от часовых переработок сидя на твёрдом и неудобном стуле.

— Я его читал. Как твоё здоровье? — Шестой всё ещё сомневается в правильности и в целом компетенции своих вопросов, как и возможная последующая на них реакция, которая не понравится и поэтому обрывает сразу, чтобы не сочли Какаши, стоявшим с лицом лица, безразличным и хамом. — Выглядишь хорошо. — К чему-то добавляет он, улыбнувшись сквозь маску.